[indent] «Эта проклятая война! Невыносимый педант Родерих с его распрекрасной Елизаветой и весь этот заносчивый дом Габсбургов, возомнивший, что смогут держать Германский союз в своих руках! Горите в Аду! Мне осточертела эта мясорубка, но я с радостью искромсаю ещё сотню-другую этих уже дохлых австрийских шавок. Я буду убивать их всех до тех пор, пока не увижу кровь Лизхен и не сверну шею нравоучителю Эдельштайну!»
[indent] Глаза Гилберта были наполнены яростью и жестокостью. Уже ранее убивший около пяти сотен – точно, не меньше, пеших, и сотни три конников, Пруссия, становился ещё сильнее. Он чувствовал, как его королевство «пробуждается ото сна», люди готовые сражаться до последнего вздоха. Ни за что. Не отдавать только Германию в руки этим аристократишкам! Германия должна быть сильной и независимой. Попав под длань Габсбургов, ей не светит ничего. Гилберт хотел сделать Германию великой державой. Такой, услышав названия которой все будут бояться. Страх должен засесть глубоко в сознании всех людей, осесть навечно в веках и стать должным. Только страх контролирует людей.
[indent] Пруссия ухмыляется, слизывая острым языком с губы своей кровь. Откуда-то сбоку он слышит, как говорит его знаменщик, с противным хлюпом вкалывает стержень флага в странное месиво из дождя, крови и грязи. Магистр смеется. Безумно. Так ярко прослеживается в его глазах наслаждение, и итак алые глаза наливаются кровью. Враги бегут. Бегут поспешно, оставляя раненых. Где-то не так далеко альбинос замечает Родериха верхом на черном мустанге, увешанном различными знаменами, пестрыми попонами, изящной бахромой. Как же бедное копытное не сдохло-то еще? Австрия видит, что поражение неминуемо, а Гилберт физически может ощутить страх этого чистоплюя наряду с решительностью воинственной Венгрии, которая все бросит ради того, чтобы Пруссия лежал в грязи ничком. Девушка, вскинула выше копьё с мелким полотном своей империи, будучи готовой ринуться в бой и прикончить альбиноса один на один. Пруссия тоже готов. Уже давно. Шпага всегда при нем, а револьвера хватит на один выстрел!
[indent] Он её ненавидит. Эти цветастые глазёнки. Выколоть! С излишней навязчивостью прокалывать белки, удобнее перехватить её волнистые волосы, пахнущие сейчас, наверное, кровью и грязью, намотать на кулак, запрокинуть и продолжить издевательство. Напряжение между ними нарастает, и без того становится страшно. Везде крики, кровь, насилие, дождь льет не переставая. Холодно. Пелена холодных капель становится только плотнее и из-за этого плохо удается разобрать, что уготовил противник, но крики умирающих австрийцев не утихают. Не ясно, где и чья кровь. Земля, казалось, превратилось уже в болото, и тянет в свои объятья все трупы, не разбирая.
[indent] Гилберт щурится, замечая движения со стороны неумелых руководителей. Лиз серьёзна, но все-таки находит в себе силы улыбнуться, с вызовом, а Родерих все так же спокоен.
[indent] «Ну же, разве в твоих правилах позволять людям гибнуть так вот, без целей?»
[indent] Эдельштайн, будто бы прочел мысли Пруссии, жестом руки резко останавливает Хедервари, которая не понимает такого со стороны союзника, однако против ничего не говорит. Разворачивают коней и немедленно отступают.
[indent] – Бог с нами! – Громко взывает к своим людям Гилберт, вынимая шпагу из крепких ножен и вскидывая её вверх, к небу. Послышались одобряющие крики воинов, которые повторили и крик своего руководителя, и жест, кто-то даже осмелился выстрелить в воздух. Такие действия возымели нужный эффект, но не довели до нужной кондиции. Елизавета останавливает своего скакуна, плавно разворачивается боком к все еще не успокоившемуся Гилберту и вынимает из-за пояса револьвер. Наводит прицел. И тут прусс чувствует себя победителем. Странное ощущение, быть на мушке у врага, который и стреляет «как девчонка», однако в рукопашной схватке очень сильна. Из-за дождя плохая видимость, рука дрожит. Тяжесть револьвера не для нежных ручонок Лизхен. Она прикусывает нижнюю губу, жмурит левый глаз, а правый закрывает вовсе. Намокшие волосы противно прилипли к лицу. Мешаются.
[indent]– Бог с нами! – Повторяет Гилберт, вновь вскидывая красочную и уже не раз окровавленную шпагу. Выстрел. Фиолетовый плащ даже на фоне дождя темнеет в районе правого плеча. Пруссия кренится вперед, все ещё улыбается, а в глазах уже хищное безумие. Хедервари долго не ждет и ускакивает вслед за Родерихом. Гилберт хрипит, харкается кровью. Боль в плече противной пульсацией оттает где-то в затылке и заканчивается в висках покалыванием. Из правой руки выскальзывает шпага, а мужчина падает вперед на колени, заливаясь смехом.
[indent]– Слепая дура! У тебя был идеальный шанс! – Вопит в сторону уходящих прочь австрийцев, принявших поражение. Такое... позорное поражение они не забудут очень долго. Долго не будут тянуть свои руки в сторону Германии. Эта страна его, – Пруссии! – Догнать любого, кого сможете, и убить.
[indent] Сухой приказ звучит вполне ясно, и противиться ему, смысла нет. Ещё никто не хочет превратиться в месиво, и слиться с дерьмом, в которое сейчас превратилась земля. Конники несутся вперёд выхватывая из ножен рапиры и шпаги, нагоняют отставших вражеских солдат и рубят. Рубят размашисто и жестоко. Пешие в темных мундирах нацеливают ружья, и слышится громыхающая череда смертельных выстрелов.
[indent] – Я разберусь с ними двумя лично! – Мужчина встает на ноги, шатаясь. Левой рукой поднимает шпагу, правая же конечность неподвижно свисает. Далее Гилберт не слышит крика знаменосца о том, что руководители австрийцев давно уже к лагерю возвращаются, что уже догонять их бессмысленно, но Пруссия все еще перед собой видит такую надменную и самоуверенную Елизавету. Он хочет пристрелить. Ан-нет, все-таки лучше оставить идею с выкалыванием глаз, а потом тюрьма. Самая худшая камера, какая только найдётся в крепости. Она сдохнет, признавая так превосходство Пруссии над ней. Теперь уже улыбаться не будет, а в её цветных глазах не будет играть жизнерадостность. Убьет. Убьет. Убьет сам. Или убьет того, кто его опередит!
[indent] Гилберт устало перебирает ногами по земле, передвигаясь не очень быстро, взбирается на невысокий пригорок, ещё один шаг и еще. Вдали небо рассекается надвое, и лучи теплого летнего солнца прорываются на окровавленную землю; дождь постепенно заканчивается. «Языки» солнца касаются лица альбиноса, скользят по пропитанным чужой кровью и чужими грехами одеждам.
[indent] – Я тебя убью... - уже шипит, и мелкая слеза разбавляет подсохший след крови на щеке мужчины. Шаг, ещё шаг. Он уже не видит армию врага. Подгоняемые собственными страхами, собственной трусостью, они моментально сняли фланги и, наверное, сейчас уже подходили к своему штабу. Гилберт вскидывает взор к небу и видит огромного черного орла, который с писклявым, но таким величественным криком пикирует к земле и, не долетая, вновь взмывает к алеющими небесам. Орел – добрый знак. Знак королей и власти. Знак гордости.
[indent] Морок безумия спадает. Пруссия уже четче ощущает боль в плече и во всем теле в общем. Шаги подкашиваются, и рыцарь падает на землю, кубарем скатываясь в небольшой овраг. Слышится щелчок не сразу, но чье-то прерывистое дыхание такое громкое, что появляется желание набить этот рот грязью, чтоб человек задохнулся. Мужчина кашляет, упираясь одной рукой в землю, тут – более сухую. Постепенно выпрямляется.
[indent] – Стой! Я.. в-выстрелю! – Сдавленный писк впереди. Пруссия заинтересованно глядит и видит рядового австрийца перед собой. Ба, не успел сбежать? Свои бросили?
[indent] «Мраааазь, я отыграюсь на тебе за них».
[indent] Завидев, как прусс стал подходить к нему, младший офицер встрепенулся и удобнее перехватил револьвер. Так он даже и выстрелить не сможет. Гребаная Елизавета, как же болит плечо! Военный боится, трясется, будто бы перед ним – восставший из мертвых мертвец. Хотя сказать «не» нельзя было. Гилберт сейчас очень сильно походил на покойника: бледный, с ярко выраженными тенями под глазами, с алой радужной глаз, весь в крови, и самодовольная ухмылка. Пистоль сам выпадает у него из рук, от чего прусс хмурится, недоволен видно. Не так он планировал развлечься. Подходит и поднимает оружие.
[indent] – Так ты меня не убьешь! – Хохотнул, все еще шатаясь, как перебравший пару часиков назад великолепной настоечкой из монастырских запасов. Тепло разливалось по венам в ускоренном темпе, а голова уже кружилась от кровопотери. – Вот, возьми и держи крепко, давай-давай молодец!
[indent] Байльшмидт тыкает ручкой револьвера в грудь перепуганного австрийца, который не понимает, чего от него хотят, но оружие в руки берёт, неуверенно глядя на огнестрелку. Преставилась возможность убить прусса? Воспользоваться надо, все равно в противном случае он останется гнить тут.
[indent] – Вот, молодцом! Теперь стреляй, как этого хотел несколькими минутами ранее. Бум и все! – Гилберт никак не успокоится, не может насытиться страхом, который излучает этот бедный военный, видимо попавший на войну впервые и впервые увидавший кровь воочию. Австриец молчит, не двигается, как будто и не знает, что надо делать с этим оружием. Его выбило из колеи то, что говорит и делает Пруссия. Так вот просто сдается? Как...? Бум и все? Нервно касается курка, сглатывает и в следующую секунду захлебывается собственной кровью под смех Гилберта.
[indent] «О, да, прекрасно! Этот придурок ничего и понять-то не успел даже». Смешно!
[indent] Вообще-то не очень. Теперь жажда убивать спала совсем, глаза приобрели свой привычный темно-малиновый цвет, а тело задрожало от холода. Нужен отдых. Родерих со своей венгерской крысой смогли сбежать, это, конечно, разочаровывало, но было и то, что радовало неимоверно – Германия теперь его. Только его.
[indent] Опять его отвлекает шуршание откуда-то со стороны. Пороха в пистоле не осталось, придется рубить врага на кусочки, но шпага осталась где-то в грязи. Значит, в ручную. А правая рука небоеспособная. Значит, напролом, как на тренировках.
[indent] Гилберт недоволен, хмурится и разворачивается к источнику шума. Молчит около минуты, пытаясь сообразить и поверить в то, что видит перед собой. Нигде, вроде, головой не стукался, и оглушали его все лишь слегка. Значит, этот ребёнок, лет трех, вовсе не плод его больного воображения, а вполне реальный комочек какой-то абсурдной невинности в окружении всей этой грязи и жестокости. В небе опять слышится вопль орла. Малыш запрокидывает голову назад, следя за величественной птицей, которая кружит над ними двумя: ребёнком и пруссом. Байльшмидт все ещё переваривает информацию об увиденном. Маленький ребёнок сидит на сыром камне, подтянув к груди колени. На нем только одна рубашка, что-то наподобие ночной сорочки кремового цвета, что потемнела из-за дождя. Волосы у него светлые, приятно пшеничного цвета. Глаза голубые. На лице – кровь. Свежая. Видимо... от недавнего выстрела! Но этот сосунок даже признаков жизни не подал! Гилберт уже ожидал слез и плача, но мальчик молчал и как-то уважительно воззрился на прусса, чуть приоткрыв рот. Рыцарь впервые не знал, что ему надо делать. Этот ребёнок... что он тут делает? Какой-то хитрый трюк Родериха? Или он тут заблудился? Да быть того не может.
[indent] – Эй, малец, - додумался подать осипший голос альбинос, – ты откуда взялся здесь?
[indent] Ребёнок даже не вздрогнул от такого обращения к себе, он продолжал смотреть на Гилберта, точнее, уже откровенно пялиться.
[indent] – Я к тебе обращаюсь, козявка! – Недовольство слышится в его голосе. Терпение иссякает моментально. Мужчина хмурится, ближе подходя к этому чуду. – Это – не место для детей! Тут идет война!
[indent] – Я появился, – спокойно ответил мальчик. А голос-то какой уверенный, не дрожит даже. Байльшмидт опустился перед ним, на одно колено, до сих пор внимательно слушая. – Появился тут, а уже шла война. Орел.
[indent] Возвел указательный пальчик вверх, не отводя взгляда от лица прусса.
[indent] – Он был со мной. Но сейчас, когда Вы пришли, исчез куда-то.
[indent] Гилберт прислушался, оглянувшись. И, правда, тишина, даже дождь закончился. Тучи начали рассеиваться, а очередные лучи солнца «коснулись» светлых волос удивленного мальчика, делая их больше похожими на жидкое золото.
[indent] – Ты не помнишь, как оказался тут? – Вообще севшим голосом спросил прусс, сжимая-разжимая ладони в кулаки, не веря в происходящее. Германия, великая Германия. Как он и хотел, сильная держава.
[indent] «Может быть, этот малец?... Неееет, ерунда полнейшая! Только не эта козявка».
[indent] «Козявка» помотал головой. Теперь-то что? Только сейчас Гил понял, что убил человека на глазах у ребёнка.
[indent] – Ты дрался? – заинтересованно и восхищенно спрашивает малыш, наклоняясь немного вперед, разглядывая обмундирования Пруссии. Тот, в свою очередь на автомате кивает.
[indent] «Он – страна? Новая? Появившийся в результате этого жестокого дробления? Слишком идеально, чтобы поверить, но орел... это священный знак!»
[indent] – На что ты пялишься, козявка? – Шикнул Гил, прослеживая за взглядом ребёнка. Перчатки. Военные и достаточно старые уже, но не потерявшие свой былой вид. С тонкой вышивкой золотой нитью орла с короной и девизом «Gott mit uns» ниже. Черная кожа и металлические заклёпки по нижнему краю. В крови. – Нравятся?
[indent] Короткий кивок. Мальчик смотрит с какой-то надеждой.
[indent] «Нет, он. Точно он».
[indent] Взглянув в очередной раз в глаза этого ребёнка, Пруссия будто бы себя маленького увидел. Времена Тевтонского Ордена прошли, но сурова школа и воспитание навсегда останутся в сознании Гилберта. Холодные кельи учеников, ледяные каменные таблички, ледяное озеро и треснувший лед. Тяжелая кольчуга тянет на дно. Пруссия верит... верит самому себе. И никому более.
[indent] Усмехается, качая головой, стягивает перчатки с ладоней и, отряхнув от свежей в некоторых местах из-за дождя крови, протягивает ребёнку. Тот же, восторженно и вовсе не боясь запачкаться, берёт вещицы.
[indent] – Это – мне?! – Даже улыбнулся. Прусс тихо засмеялся, отстегивая застежку-фибулу, стягивает со своих плеч плащ и накрывает им ребёнка, осторожно поднимает того на руки, придерживая только левой.
[indent] – Тебе, – кивнул в качестве подтверждения, с трудом поднимаясь на ноги, но при этом бережно держа в руках эту козявочку. – Как зовут-то?
[indent] – Людвиг, – отвечает светловолосый ребёнок как-то каверзно. Видно, что даже не знает букв и их нормального произношения. Но это имя родилось в его сознании вместе с ним, в тот момент, как малыш оказался на этом самом месте.
[indent] – А я Гилберт, но можешь звать меня просто – Великий, – снова кряхтя, засмеялся, осторожно подбитой рукой поправляет вывернутый плащ и, удобнее перехватив малыша, направился обратно к своим людям, которые, наверное, уже взялись за очистку этой местности. Земля под ногами хлюпала, как и вода вперемешку с кровью в сапогах. Треуголку с поломанным пышным пером Гилберт накинул на голову мальчика, что, так доверчиво прижавшись к груди альбиноса, заснул, ревностно и бережливо прижимая к себе подаренные военные перчатки. Замарался в крови, на лице были алые разводы, но ребенок этого, как будто бы, и не замечал. Повидал он сегодня достаточно. На несколько лет вперед хватит ему. А сейчас надо отдохнуть. Выспаться. Обо всем подумать можно будет позже.
[indent] Черный орёл, что плавно кружился над многочисленными палатками пруссаков и итальянцев, нашел себе место на белом с черными полосами флагу. Тихо что-то захрипел, вглядываясь одним глазом в ребёнка, который находился на руках раненного мужчины. Вскрикнул, расчехлив свои крылья, и поспешно взлетел вверх.
на связи спасатель
